— Ирина Олеговна, СК России все чаще сообщает о раскрытии давних преступлений на основе ДНК-идентификации. Что это за метод? И с чем связан такой резкий прогресс?
— Это закономерно. У нас наконец реализуется на практике программа государственной геномной регистрации, научные и организационные основы которой разработали в России еще в середине 1990-х. В базу данных геномной информации (ФБДГИ. — Прим. ред.) вносят генетические профили, полученные при анализе следов с мест нераскрытых преступлений, а также генотипы лиц, контингенты которых определены федеральным законом. Совпадение генетических профилей становится основанием для того, чтобы начать следственные и оперативные действия. В результате порой удается раскрывать и очень давние преступления.
Высокий уровень рецидива характерен, например, для половых преступлений. В свою главу монографии "Расследование преступлений, связанных с безвестным исчезновением несовершеннолетних (первоначальный этап расследования)", недавно вышедшую под редакцией руководителя СК России А. И. Бастрыкина, я включила следующий случай из практики. Преступник надругался над двумя мальчиками двенадцати и семи лет, катавшимися на лыжах в лесу, и скрылся. Эксперты обнаружили на месте происшествия следы, содержащие ДНК, получили генетический профиль и загрузили его в ФБДГИ.
Спустя шесть лет тот же человек попытался изнасиловать двух девочек, но убежал, когда жертвы стали кричать. В тот же день он похитил другую малолетнюю, надругался над ней, после чего его задержали. Генотип проверили по ФБДГИ, и он совпал с ранее поставленным на учет генетическим профилем следа, изъятого в связи с первым эпизодом — в отношении двух братьев. Во время следствия выяснилось, что четыре года назад он совершил еще одно преступление — убил и спрятал тело семилетнего мальчика.
Важно, что здесь изначально вообще не было никаких других данных в отношении совершения этим конкретным лицом каких-то других преступлений. Привязка появилась только благодаря использованию базы ДНК-данных.
Мы прогнозировали, что по мере функционирования системы ДНК-регистрации ее эффективность будет расти. Так и произошло. В базу добавляют все новые генетические профили, и совпадения случаются все чаще. Это позволяет раскрывать в том числе и преступления, совершенные много лет назад.
— Криминалистические базы создают на основе панели STR-маркеров. Есть ли идеи расширить их число, извлекать, к примеру, еще и медицинскую информацию?
— Российскую базу данных формируют на основе исследования 20 STR-локусов и гена амелогенина (для определения пола. — Прим. ред.), что дает очень высокую идентификационную значимость. Но это участки, из которых нельзя извлечь медицинскую или какую-то еще важную информацию о человеке. Это сделано из этических соображений.
Между тем в медицине направления, связанные с исследованием генов, которые определяют развитие заболеваний, весьма перспективны. Криминалисты это никак не используют, тема сразу была табуирована, поэтому для идентификации отбирают участки ДНК, не ассоциированные с заболеваниями. Но поскольку информацию эту извлечь можно и она представляет для расследований ценность, стоит предвидеть, что ее использование в криминалистике — лишь вопрос времени. На Международном симпозиуме по идентификации человека, который проходил в 2012 году в Нэшвилле, США, я представила доклад по этой проблеме. Необходимо формирование четкой правовой позиции применительно к исследованиям такого рода в криминалистике, но прежде надо принципиально решить, следует ли вторгаться в эту сферу.
— Какие проблемы могут возникать по мере расширения доступа к генетической информации граждан?
— Известны проблемы, которые возникли в связи с допуском зарубежных спецслужб к генеалогическим данным (началось с дела Golden State killer в 2018-м. — Прим. ред). Поэтому начинать следует с правовых и этических вопросов, которые обеспечат баланс между интересами уголовного правосудия и гражданскими правами. Недопустимо игнорировать негативные последствия, пусть и не вполне определенные сейчас, которые могут наступить для человека в результате использования его генетической информации не по назначению. Вообще, во всех сферах, связанных с исследованием ДНК человека, правовое регулирование и учет этических аспектов должны идти впереди технологий, а не наоборот.
— Все чаще звучат идеи создавать единую геномную базу данных граждан России, вести геномную паспортизацию с рождения. Для криминалистики это было бы идеально.
— Вот здесь во мне опять будут бороться криминалист и обычный человек. Исходя из интересов раскрытия и расследования преступлений, их предупреждения, а эти вопросы очень важны и для каждой отдельной личности, не только для общества в целом, — бесспорно, да, нужно создавать. И все же, исходя из интересов каждого отдельного человека, полагаю, — нет, риски для личности здесь слишком велики. У нас уходят на черный рынок миллионы единиц самой разной информации, в том числе медицинской. Генетическая — архиважная, последствия доступа к ней могут быть самыми драматичными. До тех пор пока не будут созданы надежные механизмы обеспечения конфиденциальности этой информации, гарантии ее неприкосновенности, а также решены некоторые другие важные вопросы, считаю, что создание тотальных баз данных ДНК преждевременно.
— Но база все равно расширяется — сейчас внесли законопроект о включении в ФБДГИ ДНК-профилей близких родственников пропавших без вести.
— Такой законопроект подготовлен, но это тема для отдельного обсуждения. Во внесенном же и принятом в I чтении законопроекте не могу согласиться с дополнениями, касающимися лиц, подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений, подвергнутых административному аресту.
Как профессионал я обеими руками за, чтобы это была тотальная база, чтобы включали все новые и новые контингенты лиц. Но я уже сказала о том, что есть моменты, которые надо урегулировать.
Отношение к созданию тотальных криминалистических баз данных всегда было неоднозначным. В 1916-м в Аргентине предприняли попытку всеобщей дактилоскопической регистрации населения. Однако под давлением населения соответствующий закон вскоре отменили. Дактилоскопические базы данных активно начали создавать в США в 1930-е годы, когда уровень преступности был колоссальный.
Это характерно для криминалистических технологий — как только преступность поднимает голову, люди начинают более лояльно относиться к тому, что их данные внесут в хранилища информации. В спокойные периоды появляются сомнения в необходимости этого.
— В чем главные проблемы ДНК-идентификации и куда движется прогресс в этой области?
— Сейчас недостаточно провести только ДНК-идентификацию, так как важно понимать, каким образом ДНК оказалась в исследуемом объекте. Если решать только задачу идентификации, это не позволит использовать весь потенциал исследования вещественного доказательства, а также может вести к неверному пониманию обстоятельств, при которых образовались следы.
Расширился круг источников ДНК. Это не только ткани, кости, кровь, выделения человека, но и невидимый биологический материал, оставленный в результате прикосновения руки, контакта с кожей.
Проблемы могут быть связаны с переносом ДНК, с контаминацией — загрязнением, что может стать причиной ошибки и повлечь серьезные последствия для судебной практики. Не так давно я участвовала в процессе. На потерпевшей обнаружили следы ДНК обвиняемого, и в итоге его осудили. Однако вся картина в целом свидетельствовала о том, что при осмотре места происшествия был очень высокий риск загрязнения объектов ДНК. В случае его реализации это могло повлиять на результаты экспертного исследования и сделанные выводы.
Перспективы во многом связаны с развитием криминалистического ДНК-фенотипирования, прежде всего с прогнозированием внешности человека, что имеет поисковое значение. Речь идет об определении цвета глаз, волос, кожи, а также возраста индивидуума, в перспективе — таких черт внешности, как форма лица, облысение у мужчин, форма волос и седины, морфология ушной раковины. Одна из наиболее сложных проблем — прогнозирование роста. Ведутся исследования в области геногеографического анализа, чтобы установить, откуда человек родом.
Дальнейшее развитие получают технологии молекулярно-генетического анализа для исследования различных видов генетического полиморфизма. Важное место занимает массивное параллельное секвенирование.
— Расскажите, как вы пришли в ДНК-криминалистику? С чего начинали?
— Я окончила лечебный факультет Первого Московского медицинского института имени И. М. Сеченова. Родители были судебными медиками, и я пошла по их стопам. После института работала в НИИ судебной медицины Минздрава СССР. В 1988 году меня пригласили во ВНИИ МВД СССР, в НИЛ-6, которая потом стала называться Экспертно-криминалистический центр МВД России — ЭКЦ. По инициативе начальника ЭКЦ генерал-майора милиции Владимира Францевича Статкуса и начальника отдела экспертиз биологических объектов Тамары Васильевной Стегновой в МВД тогда утвердили научно-исследовательскую программу по разработке нового в криминалистике направления — генотипоскопии. Это сделали всего через три года после публикаций английского ученого Алека Джеффриса, где была впервые высказана идея метода.
Вместе с двумя коллегами меня направили стажироваться в лабораторию молекулярной генетики мозга Научного центра психического здоровья РАМН, которой руководил Евгений Иванович Рогаев (проводил идентификацию останков семьи Романовых. — Прим. ред.).
Профессор Рогаев — ученый с мировым именем, широких научных взглядов. Его работа по обнаружению генетического полиморфизма, аналогичного тому, который описан английским ученым, но на основе других семейств повторов ДНК, вышла всего на один год позднее — в 1986-м. К тому времени, когда мы пришли в лабораторию, у Евгения Рогаева уже была целая панель созданных им гибридизационных зондов, которые мы стали использовать в наших криминалистических исследованиях.
Джеффрис и другие исследователи начального периода использовали метод рестрикционного анализа с радиоактивной меткой. Как врач я не была настроена на то, чтобы работать с радиоактивностью и внедрять такой метод в широкую экспертную практику. Кроме того, освоив метод, я сразу проверила его на криминалистических образцах из своей валидационной панели, которую создавала еще до начала работы по ДНК. Итог разочаровал, слишком много было отрицательных результатов. Для реальных экспертных объектов метод был явно малопригоден. Поэтому в 1990 году я полностью переключилась на ПЦР, с которой в это время уже работали в лаборатории Рогаева. Это было совсем другое дело. Неудивительно, что именно эта технология и стала в конце концов базовой для ДНК-идентификации.
Запомнилась одна из первых экспертиз, которую я провела с помощью ПЦР в самом начале 1990-х. Это было дело о разбойном нападении в Москве. На раме осталась кровь. Подозреваемых, а следовательно, образцов для сравнения, не было, но установили половую принадлежность. Когда выяснилось, что кровь женская, уже этот факт помог следственно-оперативной группе выйти на подозреваемых. Однако дело не только в этом. Половую принадлежность устанавливали и раньше, цитологически, но тут следователь сам увидел результат, очень наглядный, на фототаблице. Это, действительно, очень важно — результаты ДНК-анализа прекрасно документируются, тем более в условиях современной приборной базы. Данные, приложенные к заключению эксперта, остаются в материалах уголовного дела, их можно в любой момент проверить.
Метод производил большое впечатление, особенно в самом начале. Есть несколько подозреваемых, и ты одной реакцией можешь исключить всех, кроме, например, одного, и дальше уже работать с этим образцом. Таких случаев было много. Например, дело о детоубийстве, где фигурировали пять женщин. Сейчас можно с помощью одной ПЦР получить результат с высочайшей идентификационной значимостью.
В 1995 году у нас впервые провели экспертизу по костям. Обнаружили сожженную машину, а в ней останки. Чтобы жертву нельзя было опознать, преступник раздробил кости лицевого черепа, на экспертизу представили около 80 обугленных фрагментов. Традиционными методами криминалисты не смогли установить личность. Несмотря на состояние объектов, мне удалось выделить ДНК и получить генетический профиль, сравнить его с генотипами родственников и идентифицировать погибшего — это оказалась женщина. Случай вошел потом в мою докторскую диссертацию, научным консультантом которой был профессор Рогаев.
Тогда почти каждая новая экспертиза ставила новую научную методическую задачу. В самом начале не было экспертной методики вероятностно-статистического анализа данных, и мы ее создали вместе с математиком Сергеем Алексеевичем Гришечкиным, в то время докторантом мехмата МГУ. Методика, при ее абсолютной корректности, — доступная экспертам, не искушенным в теории вероятностей. Ей до сих пор пользуются.
— ДНК-дактилоскопия началась со статей Джеффриса 1985 года. В России практически сразу включились в эти исследования. Почему у нас идентификация по ДНК выстрелила только сейчас с таким опозданием?
— Смотря что иметь в виду. Внедрение ДНК-идентификации в отечественную экспертно-криминалистическую практику осуществили настолько, по мировым меркам, рано, насколько это вообще принципиально было возможно. Взяв в 1990-м курс на ПЦР, а не на рестрикционный анализ, на который в то время и на западе, в основном, делали ставку, ЭКЦ уже в 1993 (!) году оказался готов внедрить ДНК-идентификацию в практику экспертно-криминалистической службы МВД. Чтобы для этого появились основания и возможности, надо было пройти огромный путь — как научный, так и организационный: разработать криминалистические методики, провести их валидацию, апробацию на экспертном материале, заниматься созданием материально-технической базы. В 1993-м мы провели в Барнауле Всероссийский семинар экспертов органов внутренних дел России по ПЦР. После этого в ЭКЦ начались стажировки экспертов, в ближайшие три года сформировали 15 ДНК-лабораторий в регионах, эта работа продолжалась и дальше.
Одними из первых в мире мы стали вести разработку и государственной системы криминалистической ДНК-регистрации. Такую задачу поставила перед МВД Федеральная программа России по усилению борьбы с преступностью на 1994-1995 годы. Вышли на международный уровень. В 1995-м в рамках Европейской сети научных криминалистических учреждений (ENFSI) была создана рабочая группа по ДНК-анализу, участниками которой стали экспертно-криминалистические службы большинства европейских стран. Меня назначили представителем экспертно-криминалистической службы МВД России. Рабочая группа обеспечивала интеграцию и совместимость криминалистических баз ДНК-данных, формируемых в странах Европы. Но вообще-то ее стратегические цели были более глобальны — координация деятельности европейских криминалистических лабораторий для того, чтобы добиться максимальной эффективности ДНК-анализа, унификации и стандартизации методов. Это позволило вывести исследования на высочайший уровень и сделать их надежными. Неудивительно, что, при разработке "всем миром", ДНК-идентификация в считанные годы стала золотым стандартом для криминалистики и судебной экспертизы.
Со своей стороны, мы, эксперты, делали все от нас зависящее, чтобы дать практике новый эффективнейший вид криминалистической регистрации. Но требовалось перейти на автоматизированные технологии, а средств на это не выделили. В 1990-е у нас не было в программе ни одного секвенатора. При этом экспертизы выполняли, росло число лабораторий, где проводили ДНК-анализ, первого января 2009 года вступил в силу закон (№ 242-ФЗ) "О государственной геномной регистрации"). Когда появилось финансирование, технология выстрелила еще и в новом формате — в виде государственной системы геномной регистрации.
В своей пятитомной монографии "Криминалистическая идентификация человека на основе его генетических свойств (Избранные труды)", изданной несколько лет назад, я показала, как развивалось это направление. С ним также связан целый комплекс разработок, которые ведутся на кафедре криминалистики юридического факультета МГУ.
Источник: ria.ru
